Pilnatis spokso Kvindži stiliumi.

Kaimynų darželių grožybės

Ir ką jie norėjo tuo pasakyti, kažin. Man knieti atspėt šio alpinarijaus-puodukariumo idėją.

Gal gėlyno tvarkytoja- keramikė. O gal tik puodukų kolekcininkė.

Nesvarbu. Svarbu kad gražu. 😌

Fantazijų metas

https://telegra.ph/K-rekonstrukcii-yugo-vostochnoj-Baltiki-04-21

К реконструкции юго-восточной Балтики
Вадим Сидоров, Центр Остропа, Восточно-Кривская ПлатформаApril 21, 2023

В противостоянии нео-московитскому “евразийскому“ империализму и планах трансформации пространства его нынешней геополитической гегемонии одну из важнейших ролей призван играть проект Балто-Черноморского Союза, который можно охарактеризовать англоязычной формулой “old, but still gold“.

Но для адекватного осмысления его нового эскиза, уже в пост-российском контексте необходимо обратиться к истории складывания той геополитической реальности, которую он призван деконструировать на своем участке. Причем, истории не только древней, но и совсем недавней.

1. Важнейшим условием для формирования Российской империи в свое время стало уничтожение Великого Княжества Литовского, которое выходило далеко за пределы нынешней национальной Литовской Республики и представляло собой мультинациональный и мультиконфессиональный полюс, выступающий в качестве форпоста Центральной Европы.

Тем не менее, наследие ВКЛ было столь серьезным, что и поглотившая его пространство Российская Империя была вынуждены считаться с ним. В частности, хотя власти Российской Империи за редкими исключениями не допускали создание внутри нее национально- или тем более мультинационально- государственных образований, неофициальный Западный край или Северо-Западный край как понятие употреблявшееся для совокупности “западных губерний“, покрывало пространство от Вильно до Смоленска, а его административно-территориальные предшественники в разное время включали в себя территории от Псковщины и части Тверщины до Калужчины.

2. Именно этому паттерну фактически следовали создатели Беларуской Народной Республики, возникшей после краха Российской Империи, в которую по их замыслу должны были войти и части нынешних Смоленщины, Псковщины, Тверщины, Брянщины. То же касалось и Вильно, который воспринимался как ее естественная столица, причем, следует обратить внимание на то, что несмотря на расхождение в данном вопросе с основателями Литовской Республики, они не носили антагонистического характера, так как лидеры литовского и беларуского движений стремились к взаимодействию, следуя паттерну ВКЛ.

Для нео-московских большевиков противостояние восстановлению ВКЛ и шире многонациональной Речи Посполитой, проект которой первоначально вынашивал Пилсудский (позже отказавшийся от него) было одним из геополитических и цивилизационных приоритетов. Для этого, как и во многих других случаях они использовали стратегию создания советских спойлеров реальных государственных проектов, в частности, Литовско-Белорусской Республики (ЛитБел) и БССР (первоначально ССРБ).

Интересно при этом то, что изначально они создавались в нише исторически существовавших регионов, с наличием которых большевисткой Москве приходилось считаться. Так, первой столицей советской Белоруссии стал именно Смоленск, а ЛитБел должен был покрыть как Минск, так и Вильно. После нейтрализации БНР нео-московские большевики изъяли у подконтрольной им советской Белоруссии не только Смоленщину, но поначалу и Могилевщину с Витебщиной, урезав ее таким образом только до Минщины (Вильно фактически отошел к Польше Пилсудского, оспариваясь при этом у нее Литовской Республикой), впоследствии вернув ей только две последние. Тем не менее, даже внутри РСФСР как неформальной метрополии Советской империи большевики первоначально включили Смоленщину, Брянщину, Калужчину и часть Тверщины в Западную область, продолжая тем самым признавать за ними паттерн в прошлом частей ВКЛ, а не Московии.

3. К окончательной ликвидации этого политгеографического наследия ВКЛ приступил уже Сталин непосредственно перед Второй мировой войной и после нее. В рамках этой политики им были:

– ликвидирована Западная область, изъятые из которой области отныне начинают рассматриваться как часть “Центральной России“, в которой их ассимилируют;

– в рамках раздела Польши по пакту Молотов-Риббентроп Вильня не была включена в советскую Белоруссию, но была передана независимой Литве с целью поглощения последней, что в итоге и произошло;

– часть Восточной Пруссии, на которой была создана Калининградская область, была включена не в одно из советских или подконтрольных СССР национально-государственных образований, будь то Польша или Литва, к которым она примыкала или же Белоруссия, с которой ее можно было связать Сувалкским коридором (как предлагали руководители БССР), а в РСФСР, с которой она никак территориально связана не была.

4. Политическая география региона, сложившаяся в результате этой сталинской политики, является противоестественной и опасной, так как Литва как часть НАТО остается зажатой клещами между военным форпостом Калининградской области и подконтрольной Москве Белоруссией (формально Республикой Беларусь, де-факто оккупированной).

В таких условиях даже возможная деоккупация Республики Беларусь станет решением только части проблемы, пока будет сохраняться угрожающий региону и Европе в целом “калининградский“ эксклав. При этом проблема растворенных в “Центральной России“ земель, которые не были ее частью вплоть до конца 30-х годов, вообще никем не рассматривается даже в контексте разговоров о деимпериализации и деколонизации России.

5. Учитывая все это, необходимо понимать, что создание балтийского полюса противовеса нео-московскому империализму можно будет считать завершенным, а его самого защищенным, только тогда, когда в его восточной и южной части окажутся этнически и исторически связанные балто-славянские территории от нынешней Калининградской области (историческая Ятвягия и Пруссия) до земель, которые планировалось включить в БНР и включенных в последующем упраздненную Западную область.

Разумеется, сегодня речь не может идти о включении всех этих территорий в одно государство, особенно учитывая факт наличия входящей в НАТО и ЕС Литовской Республики в ее международно признанных границах. Однако можно и нужно думать о создании единого геополитического и цивилизационного пространства суверенных государств, включая нынешние пока еще регионы, опирающегося на наследие ВКЛ и шире ареала балто-славянских народов, в котором оно возникло.

https://t.me/smalandia

👆В независимой Смоленщине вообще не нужно будет изучать историю именно Руси.

Нам нужно будет изучать такую историю, которая вертится вокруг нас, а не вокруг Киева или тем более Москвы, то есть, историю своей Земли, понятую как история отдельной страны.

И для этого у нас уже есть прекрасная научная база, которую надо всего-лишь немного доработать, после чего она будет готова к использованию.

Тезисно эта Смоленская история должна включать в себя следующее:

1️⃣ Наша страна возникла задолго до любой Руси, будь то Ладожской, Киевской или Московской. Еще тогда, когда ни о какой Руси никто ничего не слышал, на нашей территории проживали балты невры, затем балто-славяне кривичи, а также уже присутствовали скандинавы и выходцы из других европейских стран – см. Гнездовское городище, Смаланд.

Именно это основа крови и почвы нашего народа, которая закладывалась до образования Руси, а тем более ее крещения и самого возникновения православных или католической цивилизации, которые проходили параллельно, отдельно от этого, позже придя к нам, к нашему народу. Не стоит скатываться в другую крайность и отрицать эти цивилизации, без которых невозможна наша дальнейшая история и культура, но следует понимать, что и до них существовал наш народ, у которого была своя дохристианская культура, которую надо знать, как греки-христиане сегодня знают античную греческую мифологию и культуру.

2️⃣ Уже внутри Руси Смоленское Княжество было самостоятельным центром силы и государством с интересами, противоположными интересам других его центров и княжеств. Соответственно историю Руси надо изучать под углом того, что это был зонтик над разными странами (землями) и народами, которые продолжали существовать под видимым единством и как взаимодействовали друг с другом, так друг другу могли противостоять. Это все прекрасно разобрано в учебнике, ссылка на который есть выше.

3️⃣ Поглощение Смоленского княжества Литовским следует воспринимать как негативное, так как из первостепенного центра мы после этого превратились во второстепенный, но вынужденно-необходимое, так как лучше было оказаться в родственной Литве, чем под монголами и принявшими их власть князьями северо-восточной Руси, будущей Московии.

Соответственно, историю Литвы надо изначально воспринимать тоже как свою в широком смысле этого слова, как историю того балто-славянского ареала, частью которого изначально были и наши предки. Именно внутри него со временем возникло Литовское княжество, вобравшее в себя земли нашей части Руси, поэтому таким образом Смоленщина оказалась в природном для себя политическом пространстве, пусть и на вторых ролях.

4️⃣ В ходе противостояния Литвы и Речи Посполитой с Московией, в том числе за Смоленск, Москва искусно использовала дискриминацию в Речи Посполитой православных, которую не надо отрицать и надо осуждать. Тем не менее, надо четко обозначать, что Литва и Речь Посполитая несли с собой принципы и культуру более развитой западной цивилизации, хотя и не смогли ее обеспечить у себя для всех, а Москва использовала это, чтобы насаждать среди перетянутых на свою сторону православных свое варварство.

5️⃣ Историю Смоленщины в составе России надо рассматривать как историю стирания нашей культуры и самобытности, историю постоянных опустошительных войн, которые приходили на нашу землю из-за ее политики и порожденного этим запустения. При этом следует помнить и изучать достижения Смоленщины и всех смолян, как живших в ней, так и выходцев из нее, даже в этот период, будь то выдающиеся ученые, писатели, космонавты, военачальники и т.д.

Следует сожалеть о том, что все они приносили пользу чужим странам и культурам, не имея возможности служить своим, но надо отмечать при этом, что своими талантами они были обязаны смоленским корням.

ИТОГО, все изучение нашего прошлого и настоящего должно быть направлено на формирование картины будущего – НАРОДА И СТРАНЫ с глубокими историческими корнями, заслуживающих того, чтобы занять свое место среди других народов и стран, и в первую очередь плечом к плечу с родственными из них.

Почему книги Ильфа и Петрова вошли в золотой запас скреп советского общества – Российская газета

rg.ru

На сей раз речь идет о книгах особых. Были книги, которые считаются “более великими“ (скажем, “Тихий Дон“, “Жизнь и судьба“), но не то что более популярных, а просто сравнимых по популярности – не было.

Эти книги не просто разобраны на цитаты. Нет. Они состоят из сплошных цитат, начиная с легендарных названий. Перечислить – не хватит не то что статьи, не хватит всей “Недели“. Словарь Эллочки-людоедки состоял из 30 слов, а сама она со всем своим словарем входила неотъемлемой частью в словарь “советского языка“, на котором говорил весь народ, от работяги до академика.

Вот наугад что вспоминается. “Ключ от квартиры, где деньги лежат“, “великий комбинатор“, “подайте что-нибудь бывшему депутату Государственной думы“, “я старый профессор, бежавший из Московской ЧК“, “грузите апельсины бочками. Братья Карамазовы“, “блюдечко с голубой каемочкой“, “Союз меча и орала“, “человек, измученный нарзаном“, “согласие есть продукт непротивления сторон“, “ремонт провала – чтоб не слишком проваливался“, “Гомер-Мильтон-Паниковский“, “контора “Рога и копыта“, “Антилопа-Гну“, “Гигант мысли, отец русской демократии и особа, приближенная к императору“ (равно применимо к таким антагонистам, как Гайдар и Жириновский), “падал вниз стремительным домкратом“, “товарищ гроссмейстер, конь так не ходит“… Но пора остановиться, хоть и жалко. Впрочем, любой читатель легко продолжит этот ряд сколько хочет.

До 1966 г. (публикация “Мастера“) они были вне всякой конкуренции, но и после явления Булгакова ничуть не уступили – просто подвинулись и разделили с ним пьедестал мемов, расхожих выражений, афоризмов.

Есть афоризмы – готовые анекдоты. Например, ими сыпал Жванецкий (“у меня зарплата хорошая, но маленькая“), великим мастером тут был Ежи Лец (“Зачем пробивать головой стенку? Что ты станешь делать в соседней камере?“). Большинство цитат из “12 стульев“ и “Золотого теленка“ – сами по себе несмешные, более того, вообще непонятные. Смех возникает только потому, что их видят-вспоминают в контексте книг. Это – не просто удачные остроты, это – знакомые мелодии, обрывки музыкальной фразы.

За словами стоит особое Смысловое Пространство, особый язык, особый Мир, “смысловой диалект“, “непереводимая игра слов“, непонятная “посторонним“, “культурным иностранцам“. Так, когда мы говорим с родными или старыми друзьями, можно сказать какую-то абсолютно нейтральную фразу (“Вы уже приехали?“, “А разве тебе не понравилось?“) – и все покатываются, потому что вспоминают, кто, когда и почему это сказал, вспоминают связанные с этой фразой события, она, как ключ, открывает какой-то замок в комнату общей памяти.

Так и “12 стульев“, и “Золотой теленок“ – часть золотого запаса скреп советского общества. Как известно, язык – способ не просто ВЫРАЖЕНИЯ существующих “до языка“ мыслей, но и способ “сочинения“, ПРИДУМЫВАНИЯ мыслей, люди мыслят словами, фразами, мемами. Слова – тело мысли, как нотная запись – тело музыки. Советские люди в значительной мере “мыслили Ильфом – Петровым“, это был их (наш) способ анализа и синтеза, понимания социального мира. Наш способ коммуникации. Наш ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ КОД.

Для огромной части современной молодежи (хотя бы тех, кто родился после 1990 г.) эти фразы – не родные, “звучат, да не вспоминаются“, сами эти книги – просто часть школьной программы. И это – вполне естественно.

Дело не в Ильфе – Петрове: просто то, что они выпали из ментального кода нового поколения, – один из многих признаков того, что “величайшая культурная катастрофа“ совершилась, произошел не только социально-экономический и технологический, но и духовный СКАЧОК, РАЗРЫВ – советская культура умерла, тот Пазл распался. И Советский язык – быстро умирающий – скоро, видно, станет совсем мертвым. Русский Язык – т.е. словарь русского языка – естественно, жив, как жива и классическая (“вневременная“, “общечеловеческая“) Русская Литература от Пушкина до Чехова. А вот СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ СЛОВАРЬ советских кодов-смыслов-выражений – быстро отходит.

Ильф и Петров были “эталонными“ советскими писателями. Вне СССР их творчество было бы невозможно. Больше того: сам СССР, “советский строй“ во многом на них опирался.

При этом они не только не были “идейно правильными“, но прямо наоборот – вольно или невольно давали довольно злые сатирические формулы, выворачивавшие наизнанку советскую туфту и пропаганду. Но ИМЕННО ЭТИМ они делали незаменимую вещь для Советской Власти: давали ДЫШАТЬ советским людям, давали Духовный Кислород в бездушном казенном пространстве и тем самым – ПРИМИРЯЛИ с “совком“ в единственно возможной, иронической форме, создавали “советскую экологическую нишу“. Именно поэтому сатира, ирония, юмор были главной формой существования искусства в СССР – и это отлично чувствовали люди, именно поэтому Ильф – Петров, наряду с Булгаковым, Зощенко, а затем – Рязановым, Гайдаем, составляли “иронические скрепы“ Советского Пространства.

Ильф и Петров были “эталонными“ советскими писателями. Вне СССР их творчество было бы невозможно

Поясню на примере. Остап едет в поезде (“поезде времени“, извините за выражение) со своим миллионом в чемоданчике. Пассажиры ласкают языками сладкое слово “миллион“ – рупий, рублей, долларов.

“- Миллион! Понимаете, целый миллион…

Это было слишком. Великий комбинатор гневно заглянул вниз. Но вчерашних пассажиров уже не было. Они сошли… Стоящий у окна новый пассажир равнодушно посмотрел на Остапа и продолжал, обращаясь к двум своим спутникам:

– Миллион тонн чугуна. К концу года. Комиссия нашла, что объединение может это дать. И что самое смешное – Харьков утвердил!

Остап не нашел в этом заявлении ничего смешного. Однако новые пассажиры разом принялись хохотать“.

Новый контекст – новый смысл – новояз – новмильон. Ильф – Петров по-советски благонамеренно пытаются нарисовать плакат: вот оно, старое и новое, на место личного миллиона денег – новый, советский миллион общественных тонн. А вместо плаката получается – карикатура, пародия на плакат. Но… только в такой форме плакат становится удобоваримым, съедобным!

Ведь “новые“ люди вообще на людей мало похожи: они претендуют, что “отлиты из тонн чугуна“, на самом деле сделаны из папье-маше, из серой бумаги, но в любом случае – они не живые. И это – очень заметно.

Но с другой-то стороны – этот Новый Мир, пусть 100 раз фальшиво-пафосно-плакатный – ЕСТЬ! Он – реальность. Иной – НЕТ. И раз этот Мир – реальный, то его надо обжить, сделать модным, манящим.

И самое смешное (“само-ирония“), что вот эту работу и делали Ильф – Петров. Они развенчивали, “опускали“ любые попытки противостоять Новому Миру (“Союз меча и орала“), подчеркивали сексапильность этого Победившего Мира (“девушки… любят молодых, длинноногих, политически грамотных“) и – пропуская через очистной фильтр иронии – как-то оживляли этот бездушный мир. И тем самым оказывались его творцами, со-творцами.

***

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

Публикация в издании “Новые колеса“ за 12.05.2016 г.

Г. Пройсинене (Пройс) (немка, оставшаяся в Калининграде – долгие годы скрывала свою национальность):

Я родилась в Кёнигсберге 15 марта 1921 г. и этот город, мою родину, никогда не покидала. Мой отец был бухгалтером на городской электростанции.

Моя мама тоже работала бухгалтером. Я была единственным ребёнком. В 1938 г. окончила школу. С 1 января 1939 г. работала секретарём в институте восточно-европейской экономики Альбертины и была очень довольна своей работой. Коллеги и мои начальники были милыми симпатичными людьми.

В воспоминаниях того времени присутствует событие, значение которого мы тогда, конечно, не понимали. Напротив здания института находился самый фешенебельный отель Кёнигсберга – “Парк-отель”.

Однажды летним днём там собралось необычно много людей. Любопытствуя, мы смотрели из окон. Перед входом в отель в окружении каких-то людей стояли тогдашний министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп и министр иностранных дел Советского Союза Молотов. Они беседовали друг с другом.

Некоторые из нас поспешили на улицу, чтобы ближе посмотреть на дипломатов. Той охраны, какая сейчас является делом обычным, я тогда не заметила. Особо в моей памяти запечатлелось, что у Риббентропа шляпа была мягкая, а у Молотова – жёсткая.

После 1942 г. в институте появился новый руководитель, профессор Вильгельм Клумберг, который вместе со своими ассистентами, а также другими профессорами прибыл в Кёнигсберг из Прибалтики. Для них было естественным – наряду с немецким – говорить на русском и прибалтийских языках.

Из множества языков, которые я тогда слышала каждый день, меня интересовал прежде всего русский. Возможно, это было связано с тем, что я, ещё будучи школьницей, посещала курсы русского языка в торговой школе.

В это время институт восточно-европейской экономики был реорганизован и стал называться институтом восточных исследований. К нему присоединили институт переводчиков, входивший в структуру Альбертины. В этом институте я начала систематически изучать русский язык, училась печатать на машинке с русским шрифтом и стенографировать русскую речь.

Для меня это было волнующее время, несмотря на угрожающие военные события и растущий страх населения перед поражением Германии. Закончилось оно смертью моей матери, а затем и жениха, который был врачом и погиб на фронте, и, наконец, разрушением Кёнигсберга в августе 1944 года во время двух больших налётов английской авиации. Институт восточных исследований сгорел.
 
Перед нами, служащими института, теперь стояла одна задача – собрать по подвалам остатки библиотеки, личные дела и отправить в университет Грайфсвальда. Институт разрушен, мы были больше не нужны.
 
Мою дальнейшую деятельность определила военная ситуация: меня направили медсестрой в университетскую детскую клинику. Сегодня может показаться удивительным, но я в своё время целых девять месяцев посещала курсы первой медицинской помощи, поэтому я сразу получила место медицинской сестры.
 
В конце 1944 года я в последний раз видела отца. Хотя Восточная Пруссия уже почти полностью была окружена советскими войсками, немецкая железная дорога функционировала. Поэтому я смогла поехать к отцу в тогдашний Растенбург (ныне территория Польши). Отец был членом так называемого фольксштурма. Как многие немцы, он не мог поверить, что близится конец Восточной Пруссии. Папа надеялся на чудо, на то, что Восточная Пруссия всё-таки будет спасена.
 
Мы простились, я обещала отцу – и это сыграло решающую роль в моей судьбе – ждать его в Кёнигсберге. Так я осталась в этом городе. Отец и друзья, родственники покинули Восточную Пруссию, прежде чем сюда пришла война. А я осталась. Одна.
 
8 апреля 1945 года русская артиллерия непрерывно обстреливала город. Мы уже не могли отличить день от ночи, сильный страх сковал наши мысли.

Я находилась на улице Шлос­стайх­штрассе и как раз пыталась укрыться от обстрела в руинах, когда снаряд попал прямо в стену дома. Чудом не получив никаких повреждений, я ринулась в ближайший подвал. Там больше десятка беспомощных раненых находились без врачебной помощи. Вместе с медсестрой, которая случайно оказалась в подвале, мы попытались оказать им помощь, используя имеющиеся медикаменты – болеутоляющие препараты и перевязочные материалы.

Через несколько часов непрерывного обстрела вдруг стало тихо. Мы рискнули выйти на улицу и увидели немецких солдат. Они шли нам навстречу и кричали: “Генерал Ляш капитулировал. Город пал!”

Это было 9 апреля 1945 года. А потом показался первый советский солдат. Он был, безусловно, из азиат­ской части России, столь чужеземным показался мне его облик. Он шёл мне навстречу и вёл под узд­цы маленькую косматую лошадь. Я очень испугалась этого солдата. Он же абсолютно равнодушно прошёл мимо меня.

Вскоре появились и другие русские солдаты. На повозках, запряжённых лошадьми, они ехали по площади императора Вильгельма. Как странно! Только что объединённая сила новейшего оружия диктовала свою волю, и вот уже нет ни танков, ни даже автомобилей, только повозки, запряжённые лошадьми.

Мною никто не интересовался. Проулками я благополучно добралась до университетской детской клиники. Там персонал и дети с ужасом ждали, что будет дальше.

До вечера ничего не происходило. А потом в клинику вошли русские солдаты, они тщательно всё обыскали. Затем нас отделили от врачей и детей, которых, говорили, переведут в больницу Милосердия (сейчас это Калининградская областная больница). Мы, то есть прочий персонал, должны были покинуть здание и идти в бастион “Обсерватория”, располагавшийся неподалеку. Там нас поместили в одно небольшое помещение, где даже не все могли сесть. В других находились многочисленные раненые. Их крики доносились до нас. Здесь были и немецкие врачи, которые проводили операции.

… На следующий день нам пришлось принять участие в чудовищном марше кёнигсбергского населения вокруг города.
 
Через несколько дней русские военные позволили нам вернуться в Кёнигсберг. Более точного указания относительно того, куда именно мы можем идти, военные нам не дали, и мы разбрелись по разрушенному городу. Я и ещё 8-10 женщин нашли приют в пустой, довольно хорошо сохранившейся вилле вблизи Юдиттена. Как почти везде, окна были разбиты, а оконные проёмы забиты досками.
 
Днём мы, опасаясь русских, держали двери забаррикадированными, а по ночам искали съестное в подвалах нашей виллы и соседних домов: картошку, солёные огурцы, варенье.
 
Так мы прожили две недели. И вдруг мы снова услышали грохот канонады. Мы страшно испугались. Но на этот раз выстрелы знаменовали мир. Было 9 мая 1945 года. Война, наконец, закончилась, и русские праздновали победу радостной стрельбой.
 
Чуть позже наше укрытие было обнаружено. Теперь мы все должны были зарегистрироваться в русской комендатуре. Чем обернётся это для нас? Мы со страхом думали об этом. Впрочем, страх в эти дни и ночи сопровождал всю нашу жизнь.
 
В комендатуре нам задавали очень много вопросов, спрашивали на немецком языке, им довольно хорошо владел целый ряд сотрудников.
 
Меня спросили о моей профессии и о знании иностранных языков. Я объяснила, что немного понимаю по-русски и хорошо пишу и читаю на этом языке. Меня усадили за письменный стол и велели регистрировать всех немцев, приходящих в комендатуру, записывать данные о рождении, возрасте, профессии и т.п. в специальные карточки.
 
Я тогда и не предполагала, что теперь для меня начинается совсем другая жизнь, никак не связанная с тем, что было раньше: русская жизнь в русском Кёнигсберге. Я знала только, что проживу ещё несколько дней.
 
Через две недели я в вознаграждение за труды получила хлебные карточки – на 200 граммов хлеба в день. Большую ценность невозможно было себе представить.

Немного позже меня послали на вагоностроительный завод “Штайн­фурт”, который был сильно разрушен. Расчистку от завалов производили женщины, немецких мужчин в Кёнигсберге практически не осталось. Это была очень тяжёлая работа. Моя задача, впрочем, была много легче. Я должна была регистрировать работающих для получения хлебных карточек. Кроме того, я переводила для немцев указания руководителей работ.

Та группа женщин, с которой я жила первые дни, распалась – каждый искал свою семью и надеялся найти что-нибудь из своего имущества.

Я и ещё одна девушка остались вдвоём. В другом доме мы нашли большое светлое помещение. Но тут я тяжело заболела.

Совершенно случайно в наш дом забрёл русский старшина. Когда он увидел меня, лежащую в жару, он спросил, что со мной. Моя подруга рассказала, что у меня тиф, а медикаментов нет, как нет и еды.

Этот старшина был поваром полевой кухни, расположенной неподалёку. Он велел моей подруге, как стемнеет, разыскать его там, и он даст нам еды и лекарств. Всё это, конечно, было небезопасно, ведь русским было запрещено контактировать с немцами. Я ещё хорошо помню этого доброго и мужественного человека. Он показывал нам фотографию своей семьи: жены и двоих детей.

Я была ещё очень слаба, когда моя спутница оставила меня, надеясь найти своих родственников, друзей, знакомых. Её, спасшую мне тогда жизнь, я больше никогда не видела.

Я вновь сменила место жительства. Теперь это была мансарда, я жила там одна. Тамошние мыши были так же голодны, как и я, и порой грызли мне волосы. Я же от голода была так слаба, что даже не могла им помешать.

Вскоре я снова заболела, теперь инфекционной желтухой. Меня спасло обручальное кольцо моей матери, которое я смогла обменять на чёрный хлеб, стакан смальца и немного сухого молока.

Для немца в тогдашнем Кёниг­сберге найти какую-нибудь работу, за которую бы платили едой, значило получить шанс выжить. Конечно, работу можно было найти только у русских. Так, одно время я стирала скатерти для столовой, где питались военнослужащие.

В 1946 году можно было ещё встретить немецких врачей, которые работали для русских. Но они, по возможности, заботились и о немцах.

Мне посчастливилось найти работу в зубоврачебном кабинете, куда я обратилась за помощью, так как у меня сильно болели зубы. Врачи удалили мне пять зубов, и оставили меня работать уборщицей. Кроме того, я должна была готовить для них еду.

Но эта работа оказалась кратковременной. Однажды врачи исчезли. Куда – я не знаю. Тогда так бывало.

В 1946-м Кёнигсберг был переименован в Калининград. На смену военному управлению пришло гражданское. Немецкое население убывало.

Постепенно в город начали приезжать русские переселенцы. Прежде всего семьи военнослужащих, которые воевали в Восточной Пруссии и в Кёнигсберге, и остались здесь жить. Затем стали появляться люди, которые были направлены в новую российскую область.

Моя дальнейшая судьба зависела во многом от знания русского языка. Пытаясь найти какую-нибудь работу, я познакомилась с одной симпатичной русской женщиной, которая работала главным бухгалтером в торговой конторе города.

Она приняла меня ученицей и через 2-3 месяца я обучилась бухгалтерскому делу. За работу я получала продовольственные карточки и деньги. Моя жизнь была как-то обеспечена. Бухгалтерское образование стало основой для моей будущей жизни в Калининграде-Кёнигсберге.

В том же 1946 году вместе с рынком открылись скромные магазины, где можно было купить товар за деньги. Жизнь в городе постепенно налаживалась, хотя это была, конечно, русская жизнь.

Решающий поворот, который навсегда привязал меня к русскому Калининграду, был связан с тем, что я влюбилась в русского офицера.

Дружить с кем-нибудь в то время в Кёнигсберге было поступком смелым, но опасным. Всякого рода контакты между немцами и русскими строго карались, ибо они противоречили официальной политике. И хотя у меня были русские друзья, которые меня ценили, я оставалась немкой.

Один из моих друзей помог мне получить советский паспорт. Моя немецкая фамилия была переделана на литовскую. Это было, конечно, продиктовано только сиюминутной ситуацией. Люди жили тогда одним днём. А немцы особенно.

Русский паспорт дал мне возможность устроиться на те предприятия, где я впоследствии проработала 47 лет. В том числе – главным бухгалтером и заместителем директора.

Благодаря работе мне удалось побывать в командировках – в Москве и других русских городах. За все эти годы меня никто не спросил о моём прошлом. Хотя, я думаю, мои руководители догадывались о моей тайне. Они интересовались только моей работой, которую я выполняла добросовестно.

Что касается моей личной судьбы, то, конечно, при тех условиях большая симпатия не смогла долго сохраниться.

Мой русский паспорт позволил мне выжить. Но, чтобы получить его, я отказалась от немецкого гражданства. Когда в 1948 году последние немцы покидали Восточную Пруссию, я уже вписалась в новый порядок на этой земле. Путь в Германию был мне закрыт.

То, что я преодолела ностальгию, страх преследования из-за русского паспорта, который скрывал мою национальность, и не кинулась в какую-нибудь авантюру, чтобы попасть в Германию, объяснялось тем, что я приобретала всё больше русских друзей. Благодаря моим добрым русским друзьям я узнала, что моему отцу удалось эвакуироваться, но в Германию он прибыл тяжело больным.

На фото: Немцы в Кранце читают приказ советского командования о депортации.

Тесная дружба связала меня с Марией Нагайцевой, русской медсестрой, которая в 1948 году по вербовке приехала в Калининградскую область. Она работала в Георгенсвальде (Отрадное) в санатории для русских инвалидов войны. Мария была единственным человеком, который знал, что я немка. Я никогда не говорила по-немецки. Я боялась вдруг непроизвольно заговорить по-немецки. Я молчала 45 лет и постепенно забыла немецкий язык и всё немецкое во мне.

В 1991 году в Калининградской области появились иностранцы с Запада. Для нас это было совершенно неожиданно, так как Калинин­град был закрытым городом, даже советским гражданам необходимо было особое разрешение на въезд сюда. И теперь всё изменилось!

Эти нежданные визитёры были сплошь преклонного возраста, хорошо одеты и вели себя необычно и странно. Они могли вдруг остановиться, долго и внимательно рассматривать какой-нибудь дом или стоять у какого-либо сада. Они просто не могли оторваться от таких, казалось бы, обыденных вещей.

В руках у них были планы города, по которым они ориентировались. При этом их явно интересовали следы прошлого. Например, старая брусчатка, которая явно указывает на то, что улица построена давно. Это были немцы, бывшие жители Восточной Пруссии, которым позволили приехать на родину.

Однажды моя подруга Мария, крайне взволнованная, позвонила мне на работу: у неё находятся два немца, которые хотели бы поговорить со мной. Я испугалась и хотела отклонить какой бы то ни было контакт с ними. Но моя русская подруга сочла нужным поступить иначе. Когда я пришла домой, они сидели в саду за накрытым столом, пили, ели, разговаривали.

Один из этих немцев провёл своё детство в одном из тех немецких домов, где мы с Марией сейчас имели нашу маленькую квартиру. Разыскивая свой дом, немец столкнулся с женщиной, которая, к моему удивлению, поведала ему о том, что на улице Чекистов в доме №137, кажется, живёт немка, которая, наверное, сможет ему помочь.

Поначалу мы общались при помощи русской переводчицы, но потом я рискнула заговорить по-немецки.

Калининградская область в одночасье стала интересна немцам. В городе появились немецкие тележурналисты, у меня взяли интервью, которое показали по телевидению в Германии, и меня узнали мои немецкие друзья. Они сразу же установили контакт с авторами материала: я ведь считалась пропавшей без вести, моя судьба была неизвестна!

Скоро наряду с русскими у меня появилось много немецких друзей. Мне помогали из Германии, ведь в то время в Калининграде ещё существовали продовольственные талоны.

Через немецких друзей я получила приглашение на конференцию в Академию Балтийского моря в Травемюнде. Таким образом, мой первый визит в Германию состоялся в декабре 1993 года.

Gamta ar Dievas sutvėrė protaujantį sutvėrimą- žmogų. Mes nežinom, ar tai buvo evoliucijos viršūnė, ar klaida. Galima tik spėliot, kurt teorijas, tikėjimus. Sužinot tiksliau įmanoma tik sutikus kitų planetų protaujančius sutvėrimus, arba mus sutvėrusį Protą.
Žmogaus protas evoliucijos eigoje prieštarauja Gamtos protui vis dažniau ir stipriau. Žmogaus proto pergalės- tai vis daugiau komforto, vis daugiau problemų.
Gamtos protas sako: stiprūs individai maitinasi silpnais, ligoniai ir nesugebantys pasipriešint privalo žūti. Žmogaus protas susikuria moralės dėsnius, religijas, kultūras, kalbančias apie teises kiekvienam, net silpniausiam ir kvailiausiam: išlikt, gyvent, ir netgi… būt laimingam (ką tai reiškia niekas nežino, bet labai nori).
Gamtai būtų sveikiausia, kad žmonijos planetoje nebūtų. Kas būtų sveikiausia žmonijai- mes nežinome. žmogaus protas- tai individo protas, o ne visumos. Žinodami, kad esame stiprūs, kada veikiam ne po vieną, o visa banda, kolektyviai- galvot mes gebam tik kiekvienas individualiai. Pastangos “protaut bendrai“ visada yra tik keitimasis informacija, o ne galvojimas. Ginčai, kova, pastangos primesti savo valią, priverst visus daryt “teisingus veiksmus“ vienodai ir kartu.
Iš čia prieštaravimas: vieningi veiksmai reikalauja vieningo proto. Kas yra geriau: stiprus protingas Vadas (ribojantis kitų individų laisvę ir informaciją), ar demokratija (ginčai, lėtas veikimas, mažiau proto, bet daugiau informacijos). Mes nežinome, kas yra geriau. Gamta žino tik monarchiją- valdyti turi stipriausias. Paprasta, atrodytų. Bet neginčijamai teisinga tik tol, kol nepradedi ieškoti protingiausio. Protas yra individo savybė, “teisingiausio“ proto demokratiškai išrinkt neįmanoma, valdžia be prievartos- fantazija ir nesąmonė, valdžią galima tik užgrobt…
Iš čia visos kalbos ir ginčai apie laisves, totalitarizmą, demokratiją, trampizmą.

Žmogaus protas (kultūra, moralė) liepia siekt komforto visiems ir be ribų: kad net silpniausias nesušaltų, nebadautų, kad visi kuo ilgiau ir vis turtingiau gyventų. Nežudydami ir neatimdami iš kito. Ar tai įmanoma, kol kas nežino net Uma Turman. Stengiamės. Iš čia ekologija, naujos ligos ir epidemijos keičia nugalėtąsias, žmonija sensta.

Žmogus yra gyvūnas. Protaujantis, bet padaras, žinduolis, gamtos dalis. Gamta gyvūnui liepia daugintis, gamta tam tikslui davė lytinius organus ir instinktus. Žinduoliai tam tikslui turi dvi lytis. Visa kita yra tik žaismai. Gamtos žaismai, žmonių žaismai. Ginčijamės, kaip vadint tuos žaismus: nukrypimais, gay, pasirinkimu, įvairove. Daug kam tai labai svarbu, bet pavadinimas esmės nekeičia.

Vyras ir moteris nėra vienodi (gamta jiems davė skirtingus organus ir instinktus), todėl kalbos apie lyčių lygybę yra tuščios kalbos. Galima kalbėt apie teises, bet ne apie vienodumą. Vienodumas- mirtis gamtai.
Iš čia visi “meetoo“, smurtavimai šeimose ir kt.